Наглый бывший

Невольная няня

— Лёша, заходи, — сказал Аркадий, решительно отодвигая бывшую жену от двери.
Оксана застыла на пороге, словно её ошпарили кипятком. Перед ней стоял человек, которого она не хотела видеть даже на другом конце города, а рядом — мальчишка лет десяти, хмурый, насупленный, с рюкзаком за спиной.

— Ты что, с ума сошёл?! — выдохнула она. — Что ты тут делаешь? И кто это?

— Не начинай, — отмахнулся Аркадий. — Это Лёша. Мой пасынок. Поживёт у тебя пару дней.
— ЧТО?! — у Оксаны глаза чуть не вылезли из орбит.
— У Лены начались схватки, я еду в роддом. А Лёшу одного оставить не могу. Родственников — ноль. А ты в отпуске, делать тебе нечего. Вот и посидишь с мальчиком.

— Аркаша, ты… — она побелела от злости. — Ты притащил ко мне чужого ребёнка, просто потому что тебе удобно?!

— Да не кипятись ты! — раздражённо бросил он. — Всего на пару дней. Я даже оплачу это время, не переживай. Я знаю, ты сейчас не купаешься в деньгах.
— Ах вот как?! — Оксана готова была заорать. — А ты не подумал, что я не обязана брать чужого ребёнка к себе?! Особенно после всего, что ты вытворил на суде?!

— Ладно, всё, я опаздываю. Лёша, веди себя прилично. Не ешь, что она готовит, — Аркадий повернулся к мальчику, — я заказал доставку, пусть тебе её даёт. И да, перед сном можешь пару часов поиграть на компе.

— Иди к чёрту! — закричала Оксана. — Убирайся отсюда! Забери ребёнка и проваливай!

Но Аркадий, будто не слыша её слов, уже сбегал по лестнице вниз. Дверь захлопнулась, и тишина накрыла квартиру, только тяжёлое дыхание Оксаны и шорох рюкзака мальчика нарушали её.

— Ну и куда мне идти? — с презрением протянул Лёша. — Мне нужна нормальная комната. С большой кроватью. И я требую к себе уважения.

— Стоять здесь и молчать, — сквозь зубы процедила Оксана, хватаясь за телефон. — Сейчас я кое-кому покажу, как «в отпуске» сидеть с чужими детьми…

⸻

Прошло минут десять. Мальчик стоял у стены, как наказанный, но в глазах его не было страха. Скорее — скука и откровенное раздражение. Оксана закончила разговор с полицией. Там пообещали «разобраться», но, как водится, сказали, что если ребёнку не угрожает опасность — пусть пока остаётся у неё.
То есть — классика: разбирайтесь сами, мы приедем, когда совсем плохо станет.

— Великолепно, — прошептала она, уставившись на Лёшу. — Ну что ж, мальчик, похоже, нам придётся немного повариться в этом аду вместе.

— Я не виноват, что мой отчим дебил, — хмуро сказал Лёша. — И твоя квартира пахнет старьём.

— Хватит хамить, — она зажмурилась. — Я не обязана тебя кормить, убаюкивать и терпеть твои выходки.
— А ты вообще кто мне? — фыркнул мальчик. — Ты ему кто была? Первая жена?

— Угу. Та самая, которую он называл «недоженщиной». Ты даже не представляешь, насколько ты сейчас не ко времени.

⸻

Вечер выдался длинным. Лёша не скрывал своего презрения к квартире, мебели, запаху старых книжных полок и отсутствию телевизора в комнате. Он громко кряхтел, ворчал, что не может подключиться к Wi-Fi, потом отказался есть то, что Оксана предложила — обычную гречку с котлетой. Даже доставку, заказанную Аркадием, он принимать отказался: «не доверяю еде из пластиковых коробок».

Оксана вспоминала, как вложила почти всё, что имела, в тот самый дом, из которого её выжили. Как пыжилась на ремонтах, шила ночами, брала кредиты. Аркадий тогда обещал, что дом будет напополам. И, как всегда, соврал. А теперь ещё и подкидывает ей на передержку пасынка, будто щенка из приюта.

Ночью она не могла уснуть. А Лёша вслух разговаривал сам с собой в комнате — или с кем-то по наушникам. Казалось, что весь воздух в квартире был пропитан каким-то едким недовольством.

⸻

Утром она проснулась от запаха подгоревшего хлеба. Лёша стоял у плиты с куском хлеба, поджаренным прямо на газу.

— Ты что творишь?! — она подскочила.

— Голодный я. А твоя еда тухлая. — Он пожал плечами. — Я так у бабушки делал. Правда, она умерла.

Оксана замерла.

— Умерла?

— Угу. Пару лет назад. Она бы не позволила Аркадию отдать меня чужой тётке. Она бы сказала: «Сначала сдохни, а потом проси». — Мальчик сел за стол и начал есть хлеб.

— А твои родители? — тихо спросила Оксана.

— Мама в больнице. Роддом, ты слышала. Её семья в Питере. Считают меня неудачным приложением к маме. А отчим… ну, ты и так всё видишь. — Он откусил, пожевал и тихо добавил: — Он меня боится. Думает, я его ненавижу. Но я просто его не уважаю.

Эти слова резанули сильнее, чем крики и хамство. В мальчике было больше боли, чем он показывал.

⸻

На третий день они не разговаривали. Лёша сидел в углу с книгой — взял с полки старый сборник рассказов Рэя Брэдбери. Оксана мельком заметила, как он плакал — тихо, по-настоящему. Не от боли, а от безысходности.

Вечером пришло сообщение от Аркадия:

«Лена в тяжёлом. Осложнения. Не могу забрать Лёшу пока. Ещё день-два».

Оксана посмотрела на экран, потом на мальчика. Он уже не притворялся смелым. Он сидел у батареи, обняв колени, как будто ждал чего-то.

— Лёша… — начала она. — Ты боишься за маму?

Он кивнул. Губы дрожали.

— Хочешь, я позвоню в больницу? Узнаю, как она?

Мальчик вскинул на неё взгляд — не враждебный, не упрямый. Впервые — человеческий. Он кивнул.

⸻

Через несколько часов она уже разговаривала с медсестрой. Та, немного колеблясь, всё же сообщила: роженица стабильна, осложнение устранено, мальчику пока лучше быть в спокойной обстановке.

Когда она сказала Лёше, тот молча подошёл и обнял её. Просто так. Без слов. И Оксана почувствовала, как в её груди сдвинулся тяжёлый ком, который там жил долгие месяцы.

— Спасибо, — прошептал он. — Ты… не такая, как он говорил.

— А он говорил?

— Что ты злая. Старая. Мстительная. — Он пожал плечами. — Но ты просто злая. Не старая.

Оксана рассмеялась. Настояще, впервые за долгое время.

⸻

Когда через два дня приехал Аркадий, в дверь ему не открыли сразу. Только после долгого стука, появилась Оксана. Спокойная, сдержанная, но очень решительная.

— Лёша ещё спит. И нет, я не позволю тебе просто забрать его и снова бросить, где попало. Он не собака.

— Ты что, совсем? — Аркадий нахмурился. — Он не твой.

— Нет. Но он и не твой, если по сути. Тебе плевать. А ему — больно. Слышал когда-нибудь о заботе?

— Не начинай морали, Оксан. Он уходит со мной. Всё.

— Тогда слушай: я вызову соцопеку, если ты ещё раз бросишь его как мешок с мусором. И я знаю, как это делать правильно. У меня есть друзья. Помнишь? Те, кто не стал твоими свидетелями в суде.

Аркадий побледнел. А за её спиной появился Лёша.

— Я сам поеду, — тихо сказал он. — Но… можно, я приеду ещё как-нибудь?

Оксана кивнула. И улыбнулась.

— Конечно. Только звони заранее. И тапки принеси свои.

Лёша засмеялся. Первый раз — легко, как ребёнок.

⸻

Прошло полгода.
Оксана сидела на диване с чашкой кофе, когда раздался звонок. Лёша.

— Привет! Я поступил в литературный кружок! Помнишь, ты мне Брэдбери дала?

— Конечно. И?

— Я написал рассказ. Про мальчика, который жил в пустой квартире и думал, что никому не нужен. А потом оказалось — нужен. И ещё как.

Оксана улыбнулась. Да, оказывается, даже чужой ребёнок может вдруг стать тебе ближе, чем родные. Только нужно вовремя не закрыть дверь.

⸻

Прошло больше года. Оксана уже привыкла к редким, но искренним звонкам Лёши. Он навещал её несколько раз — с подарками, без них, иногда с мамой. Лена оказалась тихой, вежливой женщиной, извинялась за поведение Аркадия, старалась быть вежливой. Их ребёнок — девочка, Машенька — росла спокойной, и Лёша, похоже, в ней души не чаял.

Однако за последнюю пару месяцев всё изменилось. Лёша перестал звонить. На сообщения не отвечал.

И вдруг, в конце октября, в пять утра, раздался резкий звонок в дверь.

— Кто там?! — Оксана испуганно посмотрела в глазок.
— Это я… — раздался тихий голос. — Лёша. Пожалуйста, открой…

⸻

Он стоял на пороге без куртки, в кроссовках, рюкзак на одной лямке, нос красный от холода. Оксана ахнула.

— Ты… ты что творишь?! Где твоя мать?!
— Можно я войду? — он говорил спокойно, но в глазах читалась паника.

Она отступила, он зашёл, сбросил обувь и прошёл в кухню.

— Хочу есть, — сказал. — Только… не звоните никому. Пока. Обещайте.

— Сначала скажи, что случилось, — твёрдо произнесла Оксана, подавая ему чай и бутерброды.

Он ел молча. Слёзы вдруг брызнули сами собой. Он смахнул их ладонью, но они всё лились и лились.

— Она не защищает меня, — наконец прошептал. — Никогда не защищает. Он бьёт меня. Не по лицу, конечно. По спине, животу. Иногда за то, что я «не так смотрю». Иногда просто… потому что наорал на неё, а выместить надо на ком-то. Маме всё равно. Она боится его. Думает, я должен быть мужиком и терпеть. Но я — не мужик. Я просто хочу, чтобы меня не били. Это нормально, да?

Оксана встала.
Медленно подошла. Обняла.

— Нормально, — сказала она. — Не просто нормально. Это твое право. Право ребёнка — жить без страха.

⸻

В тот день она не звонила в полицию. Ни в опеку. Никому. Она знала: Лёша сбежал не по глупости. А потому что уже не мог больше.

Они провели день молча. Она дала ему тёплую одежду, он проспал несколько часов. Потом помог ей на кухне. Он даже не выглядел подростком — какой-то рано состарившийся ребёнок.

— Я пойду к директору школы, — сказал он вечером. — Завтра. Хочу поговорить. Может, они помогут.

Оксана посмотрела на него с уважением.
— Я пойду с тобой.

⸻

На следующий день они отправились в школу. Директор — женщина лет сорока с ясными глазами — приняла их сразу. Когда Лёша рассказал, та молча вызвала социального педагога и школьного психолога. Началась работа.

К вечеру об этом уже знали органы опеки. Потом подключилась полиция. Оксана снова была в центре водоворота, но теперь — с другой стороны. Она не защищалась. Она защищала.

⸻

Аркадий примчался через два дня, орал в трубку, угрожал.

— Я тебя в тюрьму посажу! Это похищение ребёнка! Он несовершеннолетний! Ты его спрятала!

Оксана спокойно ответила:

— Попробуй. У меня всё записано. Свидетельства врачей, показания Лёши, документы от школы. И, если хочешь знать, я тоже подала заявление — о психологическом насилии.
— Он врал! Ты его научила!
— Он слишком долго молчал, — сказала она. — И это — не он врал. Это ты не слышал.

⸻

Следующие недели прошли в хлопотах. Оксана временно стала опекуном — до окончания следствия. Лена приезжала пару раз. Молча. Плакала. Не извинялась. Не просила. Просто смотрела на сына, как на чудо, которое у неё отняли.

— Я не знаю, что делать, — говорила она тихо. — Я… не знала, что это настолько.

Оксана хотела крикнуть, хотела разорваться, но вдруг увидела Лёшу, стоящего в дверях. Он слушал. Он всё слышал. И потому она лишь сказала:

— Начни с себя. Потом — попытайся быть ему матерью. Но не жди, что он сразу простит.

⸻

Когда через месяц опека официально закрепила временное проживание Лёши у Оксаны, мальчик сказал:

— Это странно. Но я здесь в безопасности. Даже если ты ругаешься. Даже если заставляешь мыть пол. Я знаю — ты никогда не поднимешь руку. И не выгонишь в ночь.

Она усмехнулась:

— Ну, насчёт «не выгоню» — под вопросом. Если пообещал убрать на кухне, а опять забыл, выгоню к подъезду метлу выносить!

Он засмеялся.

— Согласен.

⸻

Прошло ещё два месяца. Было уже январь. Зимой у Лёши обострялись воспоминания. Он то хмурился, то молчал, уходил в себя. Оксана купила ему мольберт и краски — он начал рисовать. Тихо, по вечерам. Без объяснений. Но его картины были полны боли, света и какого-то странного мира.

— Я потом покажу маме. Если она придёт когда-нибудь снова, — сказал он. — Чтобы знала: я не сломался.

⸻

На очередном заседании по опеке Лена подала заявление о передаче прав Оксане. Добровольно. Суд был в шоке. Аркадий орал, топал ногами, звал адвокатов, но судья устало сказал:

— Господин Мартынов, вы не отец ребёнку. Ни по крови, ни по закону. Вы — никто.

Лена ушла, ничего не сказав. Оксана думала, что теперь Лёша заплачет. Он не заплакал.

— Я люблю её, — сказал он. — Но жить хочу здесь.

⸻

Прошло полгода. Он поступил в художественную школу. Занимался спортом. Иногда ещё закрывался в себе, но уже меньше.

Однажды он пришёл к ней с рисунком. Там был дом. Окно. Женщина в этом окне. И мальчик на ступеньках с книгой.

— Это ты? — спросила она.

— Нет, это ты. А я — внутри. Я — в безопасности. — Он улыбнулся. — Просто спасибо, Оксан.

⸻

И в эту секунду она поняла: больше он ей не чужой.
Не пасынок.
Не «временно пожить».
А сын, которого она так долго ждала. Просто — не знала, где искать.